ОБЕСЦВЕЧЕННЫЕ БУКВЫ

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КАТАСТРОФЫ 

Тополь Парагваев

I.

«Какого цвета буква «у», как вы думаете?» — спрашивает преподаватель в чёрно-синем платье, и лицо её растягивается в хитрой улыбке. У меня в голове что-то лопается, я не понимаю, о чём этот вопрос, к чему этот вопрос, вчера мне прислали текст о том, почему идеократии малоэффективны, почему России не нужна национальная идея, мне нужно его вычитать, и вот я сижу и вычитываю его, а сверху спрашивают, какого цвета буква «у», я поднимаю голову и хочу спросить: «что?», но кто-то сзади высказывает своё предположение, и я постепенно вникаю в сущность выспрашиваемого. Коллапс случился на дисциплине под названием «Слово в газете, на экране, в эфире», на ней я угадываю, какого цвета буквы в алфавите и какой характеристикой обладает слово «самовар» — оно скорее нежное или же отталкивающее? оно вызывает у меня необъяснимые опасения? может быть, ностальгию? На сайте вуза есть аннотация этого авторского курса, но эта аннотация (как и описания некоторых других курсов программы, утверждённой министерством народного просвещения) — это такие майские указы президента Путина. Там что-то сказано про то, что я должен научиться отличать стилистически верную речь от неверной, должен научиться правильно интонировать русский язык, сказано ещё что-то изящное и многообещающее, но вот я заканчиваю угадывать цвет буквы «у» и слышу задание на дом: мне нужно написать пять рекламных текстов с учётом того, что моя аудитория по типу мировосприятия — аудиалы, визуалы, кинестетики и дигиталы. Я, конечно, ничего не пишу, я совсем-совсем не понимаю, зачем это и к чему это, в минувший понедельник меня напечатали в «The New Times», я от счастья проплакал четыре ночи, а потом сел писать ещё, и конечно же я не буду сочинять рекламные тексты для аудитории из глухих, слепых и тактильно-индифферентных людей.

Я учусь на третьем курсе главного вуза Амурской области, моя специальность называется «031300.62 – Журналистика», раньше по этой специальности обучали пять курсов, теперь обучают четыре — переползли на бакалавриат, стало чудовищно удобно: весь курс русской и мировой литературы, например, теперь пролетает мимо за два семестра. Мне вот чего мечтается: собрать все четыре курса студентов кафедры журналистики в одном зале, сзади на лавочках разместить ещё и заочников, встать перед ними, спрятать руки за спину, вдохнуть глубоко и торжественно выпалить: «Вот! Напечатали меня, значит, в Нью Таймс!», а потом с волнением оглядывать толпу. Хочу вам вполне самоуверенно заявить: ни один не дрогнет, ни у одного не поднимется бровь, не зарумянится щека, не вспотеет ладонь. Где там тебя напечатали? Это какой-то сайт молодёжный? А дальше можно устроить фестиваль школьной проверки эрудиции. «Русская жизнь» была такая, помните? Ну, лучший русский журнал! Что, нет? А вот перед ней там «Новый очевидец», ну да ладно… а вот «Русский репортёр»? Ага, закивали. «Эсквайр»? «Сноб»? Модные девушки поднимают головы, подписаны на одноименные паблики, значит. «Афиша»? «Слон»? «РБК»? Нет? «Известия»? Кто-то скажет «хорошая газета!» и не добавит «была». Может быть, я не оттуда захожу? — думаю, и спрашиваю про газету «Завтра». Нет? «Лайфньюс»? Тоже нет. «Новая газета», «Ведомости», «Московский комсомолец», «Комсомольская правда»? «Ну-у! Знаем, конечно!», — возмущённо ропщет зал. «Newsweek»? «Harper’s Magazine»? «London Review of Books»? Ладно-ладно, шучу. А кто главный редактор у «Дождя»? Синдеева? Макеева? Такая баба с косой прической? А у НТВ кто? Ладно. А где сейчас Галина Тимченко? В Польше? Ладно.

Это всё примитивные энциклопедические знания, не имеющие отношения к образованности и забиваемые в голову за пару дней. Имеют ли они отношение к профессиональной квалификации журналиста? Наверное, имеют ровно такое же, какое имеет к ней отношение информированность и погружённость в контекст вообще. Но я, честно сказать, отношусь к этому немножко менее серьезно. Это я так, драматического накала ради.

II.

Седьмого сентября 2014 года было воскресенье, в этот день нас насильно затащили в вузовский конференц-зал послушать советы на будущее от телеведущего Андрея Кондрашова. Это нынче автор комедийного эпоса «Крым. Возвращение домой» популярен и в почёте, тогда о нём вряд ли много кто слышал, хотя я так говорю, скорее всего, потому, что я либеральная гнида и не смотрел ни новости на «России-1», ни фильм «Афган», с показом которого Кондрашов и гастролировал по отечеству. Загастролировал вот и к нам.

Про этот случай и мою скромную в нём роль писал какие-то скабрезности популярный в фейсбуке человек по имени Станислав Яковлев, а Юрий Сапрыкин поставил лайк — заказана мне теперь дорога в бар «Редакция», — я смертельно обиделся и не спал до Рождества, а теперь вот у меня есть шанс публично оправдаться. Тем более, что я на каждом углу эту историю рассказываю, мол, поглядите, какой я смелый, а, вот такой вот! Расскажу и тут.

 

Сеанс разоблачения киевских фашистов журналистом Кондрашовым ограничили одним часом. Я демонстративно читал всё время встречи не только и не столько потому, что я показушник. Это была моя форма гражданского протеста против а) самого факта присутствия в вузе автора сюжетов «Хунта сбила Боинг» и «Новороссия даёт отпор» (я вот сейчас полез для уточнения названий искать эти сюжеты, которые в сентябре 2014-го выводились вторым и третьим номером по запросу «андрей кондрашов» и не смог их найти — кибербандеровцы, видимо, постарались), б) насильственного характера встречи; к нам приезжали Венедиктов и Ганапольский, да только когда это было; в основном поведать студентам о жизни сюда добираются либо совсем бессмысленные идиоты, рассказывающие об информационной безопасности в сети, либо упыри и людоеды вроде упомянутого работника информационно-просветительского холдинга ВГТРК — так дали бы хотя бы возможность не ходить на этот кошмар и себя не мучать.

Журналист Кондрашов за час успел сообщить, что объективной журналистики не бывает, а в условиях информационного противостояния и тем более — надо, брат, выбирать: ты или за белых, или за голубых.

Ещё много чего чудесного успел сообщить журналист Кондрашов. Люди спрашивали его, когда же наконец Путин введёт войска, когда рухнет доллар, новостник местного «Эха Москвы», девушка, которую всем на кафедре ставят в пример, трясущимися руками ухватилась за стол и поинтересовалась: «А как вы боретесь со страхом? Вы же снимаете на войне? Вам не страшно?». Весёлые девочки радостно требовали дать пару советов на будущее, а после встречи фотографировались и просили автограф. Какой-то серьезный мужчина спросил про претензии к федеральным телеканалам в перегибах при освещении событий, но тут же неуклюже оправдался, мол, я не либерал, не подумайте. «Да, перегибы бывают», — серьёзно согласился журналист Кондрашов. Прошел час, модератор — преподаватель философии и баллотирующийся-в-депутаты — сказал: «Ну, давайте последний вопрос». Я поднял руку и спросил, подготовился ли Андрей Кондрашов психологически к аресту и заключению за преступления против российской журналистики. Отвечающий скривил лицо и спросил, о каких преступлениях идёт речь. Я путано объяснил: о тех, которые он и его коллеги-журналисты (тут я забрал пальцами в кавычки) совершили на своих федеральных каналах — пропаганда, искажение информации, вранье, демагогические приёмы с целью ввести в заблуждение. Модератор под конец меня прервал и попросил кого-нибудь задать ещё один вопрос, но Кондрашову желалось конкретики и он повторно спросил, о чём же я всё-таки. Я промямлил, что если он не понимает, то это уже и есть ответ. Кондрашов приободрился и поинтересовался, неужели я не готов к дискуссии с ним. Я немножко оторопел и сказал, что, конечно, естественно, очевидно, я не готов к дискуссии с ним. Рядом со мной сидела знакомая, которая, пока я блеял, смотрела на лица региональных журналистов, которые тоже протекли на представление, — я когда открываю рот публично, сразу начинаю заикаться, краснеть, потеть, пускать кровь носом и падать в обморок, куда уж тут обводить взглядом калек по цеху, — она мне позже рассказывала, что все, вплоть до самых зрелых, формулировали на лицах какое-то злобное презрение, и хотя мне эта реакция очень нравится (не шутка), я истоков её не понимаю до сих пор.

Потом всё кончилось, Кондрашов подводил итоги и, обратившись ко мне, отеческим тоном молвил: «Надо до конца вопросы дожимать, молодой человек. Вот начали дискуссию, так надо заканчивать, аргументировать.»

Если бы меня тут же обильно стошнило, и весь конференц-зал утонул в моей рвоте, если бы переваренным месивом из вчерашних щей залило бы весь вуз, вряд ли это было бы достаточно адекватной реакцией на его замечание. Человек с телеканала, политические дискуссионные шоу на котором представляют собой дискуссию между Жириновским и Кургиняном на тему того, что именно нужно сделать с белоленточниками — четвертовать или же достаточно будет просто посадить, благожелательным тоном даёт мне советы о ведении дискуссии. Я, должно быть, побледнел и, конечно, не нашелся что ответить.

После этого ко мне подходили какие-то люди, кто-то искренне спрашивал, о каких преступлениях против журналистики я говорил, кто-то спрашивал, чего же я этого гада не дожал (хотя было понятно, что спрашивающие слабо понимают, что вообще произошло, им просто дух протеста не чужд). Местное информагентство выпустило новость «У московского ведущего в Благовещенске спросили, готов ли он к аресту» (вот и мой посильный вклад в развитие региональной журналистики; помнится, после встречи с А. Венедиктовым местные СМИ разобрали на заголовки его ответ на мой вопрос — «Это я привёл во власть Березовского»; больше похвастаться, в общем, нечем). Один из комментариев под новостью не могу не процитировать, потому что давно и упорно цитирую его везде, с обязательным сохранением авторского стиля, это написала второкурсница одной со мной специальности: «Андрей Кондрашов работает на «России-1″, а не «…-2″. Если не уверенны, то лучше бы написали на ТК «ВГТРК». Парень которые в жёлтых штанишках [я был в синих штанишках; жёлтым был кардиган. — прим. автора], конечно, мягко сказать лоханулся. Уверена, что он хотел просто выделиться. Заскучал видно парнишка сидеть. Захотел, чтобы не только Кондрашов был в центре внимания, но и этот парень. Правда, статью за клевету ещё никто не отменял. (Думаю, что намёк понят!) Про какое-то преступление заговорил. Не думаю, что парнишке в жёлтых штанишках известно больше, чем остальным присутствующим. Слушающие находились в недоумении! В целом, московский журналист оставил отличное впечатление. И мне, эта лекция дала не только положительные эмоции, но и интересные факты, которые пригодятся в профессиональной деятельности.»

В августе 2012-го я, безбожно юный, написал какую-то пакость и мерзость про региональную журналистику, которая (пакость), в общем, и сегодня верна содержательно, но по форме представляла собой патетический кошмар. Местное информагентство, на блогоплатформе которого меня напечатали, торжественно объявило в твиттере: «Сегодня наши блогеры пишут о наболевшем: Молодому дарованию претит амурская журналистика». После встречи с Кондрашовым и некоторых других мелких случаев (вроде текста про пресс-конференцию губернатора на «Кашине») каждый раз, когда я попадаю (это всегда происходит по насильственной инициативе вуза) на одно общественное пространство с полчищами региональных журналистов, мне рядом в ухо кто-нибудь хихикает и шепчет: «кажется, они тебя знают». И правда: группа симпатично одетых людей в гопнических немножко позах стоит и мерит меня взглядом. Я не знаю их имён, но когда вижу в твиттере заголовки местных СМИ: «Белогорская автоледи встретилась со столбом», «Рогозин пожурил строителей космодрома», я знаю, что это они.

III.

На «экологической журналистике» (которую мы изучаем, собственно, только потому, что на кафедре есть преподаватель, который занимается экологической журналистикой) в прошлом году дали задание: написать текст «на экологическую тему». Кто-то мне подсказал черкануть про мусороперерабатывающий завод, который в городе строят уже десятый год. Обычно всё, что происходит в вузе, неинтересно до недостойности быть упомянутым, и я, в общем, думал, что это будет такая очередная отписка, однако совершенно случайно наткнулся на ряд судебных решений, исков и некоторых других документов, из которых следовало, что завод по переработке мусора «БлагЭКО» строит акционерное общество, которое постановили ликвидировать ещё в 2010 году, и что среди учредителей и акционеров — люди, которые ранее были замешаны в судебных разбирательствах, в общем, юридически — чуть ли не мошенники, а на простом русском языке — понятно кто.

Дальше текст вылился в обычную для российских строек историю: неоднократное увеличение бюджета, невыплата денег подрядчикам, невыполнение подрядчиками работы и всё остальное. Этот материал я написал сугубо ради спортивного интереса. Очевидно, что нигде в местных медиа это опубликовано быть не могло. А для уровня федеральных — хоть это и «расследование» (тут фотография хохочущей редакции «Новой газеты») — мелковато. Ну, чего там — свечной заводик на границе с Китаем. Текст лежал месяца три-четыре, а в ноябре я предложил в твиттере, учитывая то, что за мной послеживают некоторые представители крупных местных медиа, забрать его на совершенно альтруистических условиях. Откликнулись люди, близкие к информагентству, которое за пару месяцев до этого расписывало мою жовто-блакитную одёжку на встрече с Кондрашовым. Я текст отправил, его даже прочитали, сказали, что «многое нужно перепроверять» (хотя источники всей фактуры я, конечно, проставил) и позвали на местную телепередачу сделать со мной «живой разговор» про мой журнал, да про то, что я «думаю про региональную журналистику» — всем же чудовищно интересно узнать, что я думаю по этому поводу. Я страшно перепугался и, конечно, не пошел. А текст так и не напечатали. Если поискать на сайтах двух главных информагентств области слово «БлагЭКО», то можно почитать новости, которые печатаются с 2006 года по следующей схеме: в первом полугодии мэр или губернатор (или оба) едут на мусороперерабатывающий завод, осматривают там всё, говорят журналистам, что проект готов к сдаче на 90% и уезжают; во втором полугодии СМИ сообщают, что сдача завода находится под угрозой. И так уже девять лет. Я абсолютно не шучу, это можно проверить.

В мае прошлого года, к слову, по заданию для той же дисциплины, я взялся писать текст про космодром «Восточный». Где я напечатал четыре тысячи слов анализа и фактуры, как вы думаете? В газете «Амурская правда», может быть? Ну-ну-ну. В июле 2014-го меня с космическим инвестигейтом приютил Олег Владимирович Кашин, главный редактор однофамильного издания. А текст этот так и остаётся самым подробным в мире материалом про важнейший стратегический объект РФ, это, как говорится, тоже можно проверить. Тут надо бы сказать о том, что писали и пишут о космодроме местные СМИ (да что местные — федеральные), да как-то горько, стыдно, больно.

IV.

В главках выше я так смачно рассказывал о собственных индустриальных достижениях перед отечеством, что могло сложиться неприятное впечатление, кого-то могло даже стошнить. Прошу понять и простить меня правильно, нет никакого смысла говорить обо всём этом что-то, чего я не видел собственными глазами, в чём не принимал участия. Это, конечно, — боже упаси — не история моего успеха: я уже одиннадцатый месяц делаю лучший русский журнал, читать который ежедневно в среднем ходит пара тысяч человек (я даже немного завысил цифру, чтобы вам не стало меня совсем жалко), я живу на границе с Китаем, а это, как известно, совсем не Россия, а вообще не пойми что, мой собственный трагический опыт журналистского образования в регионах и региональной же журналистики мог бы так и остаться моим исключительным опытом, если бы не одно «но».

Есть у меня такая забава: заходить в паблики, посвященные журналистике или журфакам разных университетов разных городов, и спамить там на открытых стенах с предложениями принять участие в стройке века — становлении на ноги лучшего русского журнала «Сламп». За десять месяцев, что ЛРЖ существует, нам по поводу авторства написали что-то около ста пятидесяти человек. Может быть, больше, но лучше занизить для верности. Это люди действительно, что называется, — от Калининграда до Владивостока. С разных курсов разных университетов. Как можно понять по главной «Слампа», даже половины из этих людей к нам не зацепилось. При том, что у маленького молодого журнала по очевидным причинам занижены любые критерии (хотя для нас это и не во всём справедливо). Строго говоря, из всех пятнадцати человек, на более или менее постоянной основе имеющих сегодня отношение к «Слампу», только четверо обучаются на факультетах журналистики. Почти все остальные уже давно (или недавно) работают, но это другой разговор. Кто-то из писавших по спам-объявлениям, конечно же, задерживался на некоторое время, кто-то доходил до тестовой темы или даже полноценного текста, кого-то мы печатали, однако почти все они рано или поздно оставляли осаждённую молодежными журналами про кроссовки, дауншифтинг и модную музыку крепость ЛРЖ. Я общался с этими людьми, я знаю, о чём я говорю. И говорить мне об этом грустно.

V.

Явление, которому не было прецедентов, обычно слабопредставляемо. Когда я — чисто теоретически! — пытаюсь представить, что кто-то решит запустить в нашем городе частное независимое медиа, главной задачей которого было бы что-то большее переписывания новостей с ленты Интерфакса, мне странно думать, что через пару крупных расследований к ним в редакцию придут искать тараканов.

Но мне странно это представлять, потому что вообще странно представлять в здешних условиях независимое медиа, основанное на журналистских принципах.

С другой стороны, всё к этому располагает: приграничный район, самые крупные в России нелегально вырубаемые площади леса, губернатор (уже бывший), за которым, насколько я, не интересующийся региональными властями, знаю, закрепилось стойкое амбре связи с криминалом, вал экономических преступлений, космодром «Восточный», ради освещения ситуации вокруг одного которого стоило бы открывать целое СМИ. Ну и вот. Предпосылки есть, а самая крупная газета области находится в муниципальной зависимости.

Я до сих пор не очень понимаю, о чём получился текст — о проблемах журналистского образования в России или же о крахе, о катастрофе региональной журналистики. С другой стороны, это дихотомия совершенно искусственная: очевидно, что второе не только вытекает из первого, но и взаимовлияет на него.

В прошлом году при поступлении на специальность «Журналистика» в моём вузе было десять бюджетных мест. Уже несколько лет подряд каждый год сокращали по несколько позиций. В этом году бюджетных мест будет ноль. Ни одного. Если вбить в гугл «сократили бюджетные места журналистика», можно увидеть ряд новостей с упоминанием тех самых вузов — «от Калининграда до Владивостока». Это происходит по всей России. Пишет ли об этом кто-нибудь? Я, видимо, пропустил. С другой стороны, я, конечно, с легкой руки предложил бы все эти кафедры и факультеты журналистики закрыть совсем. Ну, знаете, бывают такие системы, которые невозможно реформировать, которые нужно выстраивать заново.

Так или иначе, каждый год в регионах выпускаются тысячи малограмотных студентов, для которых синонимом понятия «журналист» является человек по имени Алексей Пушков, для которых понятной карьерной лестницей является позиция Андрея Малахова, а Аркадий Мамонтов является эталоном принципиальности и скрупулёзности в вопросе беспристрастных журналистских расследований. Они не смотрят новости на Первом канале, не смотрят и на втором, но и на Дожде они их тоже не смотрят, потому что это неинтересно и непонятно — зачем; они понимающе хихикают, когда видят Киселёва, но это оттого, что Киселёв — популярный монстр с картинок из смешных пабликов, он там когда-то что-то кошмарное сказал, но что он вообще из себя представляет и чем знаменит — не очень понятно; кто такая Светлана Сорокина, они вообще не знают, потому что — блин, да потому что! Они с радостью высвобождаются из лагерей вузовской программы, на которых им читают полуторачасовые лекции, которые никто не запоминает, заставляют выступать с докладами, которые никто не слушает, включая преподавателя, вынуждают посещать встречи с представителями Роскомнадзора с рассказами о том, как геи ополчились на информационную безопасность; единственное, что им остаётся вспоминать — те немногие дисциплины, на которых можно было отходить от учебной программы и делать что-то своё (у нас такое было раза три, все три преподавателя, очевидно, не продержались больше трёх месяцев; одна из интересных теперь работает в «Русской планете» и ретвитит Виолетту Волкову про то, что на Донбассе выдали пенсии рублями). Ежедневно они приходят на работу и устраивают соревнование со вторым главным информагентством области (невыдуманная история) — кто быстрее перепишет пресс-релиз МВД в новость, они приходят на пресс-конференцию с губернатором и спрашивают про поголовье скота, про увеличение надоев (не шутка) и про то, как губернатор проводит своё свободное время и зачем ведёт блог, а про рушащееся жилье, выстроенное на соплях после наводнения, они не спрашивают, они приходят на интервью к министру сельского хозяйства и ждут в приемной, пока пресс-секретарь министра распечатает вопросы.

Я иногда шучу всякое несмешное про региональных журналистов, в узком кругу моих полуфанатов это уже такой мем, региональным журналистом, в общем, быть стыдно, и люди, которые занимаются чем-то в медиа и живут между регионом и столицей, или же находятся в процессе перетекания туда, вполне понимают все эти шутки и основу, которая под ними лежит, — и это всё при том, что феномен территориальной (не ментальной) провинциальности как чего-то стыдного, кажется, давно исчез из публичного пространства.

* * *

Все мои вопли на эти темы могли бы быть совершенно бессмысленными — Россия 2015 года слаба интеллигенцией, тоже мне новость, — если бы я лично не знал сотни — сотни! — людей, журналистов работающих и обучающихся, в пограничном состоянии.

Эти люди находятся в перманентной готовности качнуться туда или сюда.

Им дай в руки журнал «Столица» за 97-й год, им покажи «Русскую жизнь», расскажи им про Политковскую, Листьева, Кашина, — и всё, и готово. Я лично своими руками затащил в «Сламп» несколько таких «пограничников», я видел, как это может быть, я знаю, как это происходит. И вину за то, что так не происходит с тысячами других людей я, конечно, возлагаю на российское образование. Вместо того, чтобы изучать журнал «Континент», мы угадываем цвет буквы «у».

Я не знаю, какие выводы из такого рода текстов следует делать. О двух крупных темах, которые я затронул, надо писать научные исследования, а не житейские байки. Ну, и просто — надо писать. У нас нет одной журналистики, значит, у нас нет одной страны, здесь очень сложно что-то формулировать, потому что нет подходящих слов и не придумано нужного языка — рассуждать в категориях «российская журналистика умерла» совершенно бессмысленно, конструкция «журналистика умерла» в русской семантике абсолютно девальвирована, это всё ничего не значит, в действительности творятся страшные, чудовищные вещи, которые мы неспособны увидеть комплексно. И тут бы соскочить на шутку: «и что с этим делать — решительно непонятно», но как-то глупо. В любом случае, у каждого есть право отнестись к этому всему, как к моей личной истории. Или чьей-то ещё. Истории одной катастрофы.