Как
так вышло, что нанятые фармой лоббисты и т.н. «ученые» рисуют
смертность от AMR выше, чем от всех инфекций вместе взятых, а
экономический ущерб - выше, чем от кризиса 2008-09, старые антибиотики
по-прежнему стоят копейки, новых типа нет, а фарма не спешит
инвестировать в это золотое дно?
Антимикробная резистентность – AMR
– это серьезная проблема. Но в подавляющем большинстве случаев, она
касается «антибиотиков первой линии», то есть массовых препаратов с
историей во много десятилетий. И «лечится» очень просто – назначением
препаратов второй линии, более новых, но ненамного более дорогих.
Пенициллин Флемминга-Ермольевой для сегодняшнего пациента – просто
плесень. Случаев появления бактерий, устойчивых к самым новым
антибиотикам очень мало. Речь в этом случае идет не о миллионах, не о сотнях
тысяч, а о десятках описанных эпизодов в год.
Но
эволюция неостановима - и очевидно (когда-то) наступит момент, когда
какой-нибудь ванкомицин превратится в пенициллин. А новых надежд
у человечества нет, т.к. в связи с изменением модели финансирования
фармисследований разрабатывать антибиотики неинтересно. Раньше это было
делом университетов, так появились все типы и поколения лекарств. Сейчас
– когда университетская наука скорее мертва и всем занимаются
фармкомпании – на первое место выходит прибыль.
Большинство крупных фармкомпаний покинули этот рынок из-за нерентабельности:
разработка антибиотиков и клинические исследования (КИ) требуют значительных вложений (порядка
$1,5 млрд за препарат) при сравнительно невысокой прибыли. Хотя малая
себестоимость позволила бы фармкомпаниям окупить затраты, их основные
претензии - к низким ценам от нацрегуляторов, а также коротком периоде
приема. Разработка экспресс-тестов, которые бы помогли быстрой
диагностике и назначение антибиотиков только в случае необходимости - также
идет вразрез с их интересами. Единственный устраивающий компании
вариант - повышение цен на существующие (и что самое главное – на
будущие) антибиотики на порядки.
Предложенный якобы компромиссный выход получил название «модель Netflix»:
покупатель заранее платит установленную «абонентскую плату» за доступ к
антибиотикам и впоследствии получает столько препаратов, сколько ему
нужно. «Подписчиком» может быть государство, платящее за поставки
фармкомпаниям, или отдельные пациенты.
Система уже применяется: в
2019 г. министерство здравоохранения Великобритании заключило с Pfizer и
Shionogi «подписку» на новые виды антибиотиков, в том же году штат
Вашингтон заключил сделку с AbbVie, а Луизиана - с Gilead на
неограниченную поставку препаратов против гепатита С. Во всех случаях
речь идет о десятках миллионов долларов в год.
Это вызвало
положительные отклики со стороны фармбизнеса: Pfizer (надо же, и он
здесь) эти новости «привели в восторг», а CEO Merck Кеннет Фрейзер
заявил, что видит свою роль в «оптимизации доступа пациентов к
лекарствам и оптимизации окупаемости инвестиций, а не максимизации того
или другого». Отличие от «модели Netflix» - покупатель всегда
переплачивает многократно под видом инвестиций в разработку новых
антибиотиков, поощряемых заявлениями ВОЗ об опасности резистентности.
Также
модель не подразумевает «лечение больного, а не болезни». Государство
подписалось на линейку препаратов, значит больные будут «жрать, что
дают», даже если на рынке появятся более эффективные и дешевые варианты.
Конечная цель исследований - продвижение «модели Netflix» среди
нацрегуляторов, большинство из которых скептически настроено по
отношению к идее переплаты за старые препараты якобы ради разработки
новых. Ситуация так себе – государства уничтожили систему университетской
разработки фармпрепаратов ради «стартапов», которые якобы «более
эффективны», а в результате им предлагается переложить деньги,
предназначенные на науку и образование, в карманы топов бигфармы под
обещания «обязательно создать новые эффективные лекарства».
Комментариев нет:
Отправить комментарий